Анатолий Радов - Достоевский FM (Сборник рассказов) [СИ]
Я стал медленно есть, долго разжёвывая чуть пересоленный белок. Бабушка села рядом на низеньком табуретке и сразу же принялась клевать носом.
— Бабуль, — громко сказал я, проглотив пережёванный в слюну белок. — Ты ж спишь уже. Иди ложись.
— А? Что? — бабушка вздрогнула и сонно посмотрела на меня. — Ох, и замаялась я сёдьни. Пиду, лягу. Ты поишь и тоже лягай.
Я кивнул головой, неспешно накалывая на вилку кусочек подгоревшего лука.
Она ковыляя, ушла в комнату. Там, как обычно, долго шептала непонятные мне слова молитв. Наконец, жалобно заскрипела старая кровать, скрип-скрип, ночью этот скрип всегда звучал как-то по-особенному неприятно. Я перестал жевать и вслушался.
Через двадцать минут, под громкий бабушкин храп, я осторожно открыл щеколду и рванул к бревну. Там мы договорились встретиться с пацанами. На бревне уже сидел Колька, задумчиво включая и выключая фонарик.
— Совсем батарейки слабые — сказал он грустно, когда я подошёл.
— А зачем же ты тогда включаешь? — спросил я.
— Скучно, — сказал он и протянул мне фонарик, весь перемотанный изолентой. — На. Только больше не включай. Ну, покуда туда не пойдёшь.
— Ладно, — сказал я.
К бревну подошли Серёга с Лёхой, бесшумно появившись из темноты.
— По улице пойдём или по меже? — сразу же спросил Лёха.
— По меже сейчас темно, — Колька посмотрел на небо. — Если б луна была, можно было б и по меже.
— А по улице всех собак побудим, — проговорил Лёха.
— Ни чё, мы тихонько, — сказал Колька полушёпотом, и поднялся с бревна. — И разговаривать в голос не будем. Уговор?
Мы согласно кивнули, и как четыре шпиона, молча поплелись по тёмной улице, освещённой лишь августовскими звёздами. Отовсюду пахло коровами и свежескошенным сеном.
— У нас Зорька ни сёдьня завтра отелится, — прошептал Серёга Лёхе.
— Тс, — прошипел Колька. — Уговор же был не разговаривать.
— Ладно, ладно, — Серёга обиженно махнул рукой.
Мы шли несколько минут, словно какие-то воры, таясь и прислушиваясь. Возле полуразвалившегося забора мы одновременно остановились. Забор в темноте выглядел чёрным размытым пятном, и я невольно вздрогнул, представив, что мне придётся идти за него, туда, в тёмный двор, и что ещё хуже, в сам дом. Я уже и сожалеть начал, что так легко согласился, но идти на попятную было стыдно.
— Вы только у двери стойте, — дрожащим голос сказал я.
— Не, мы тебя тут подождём, — ответил за всех Лёха.
— Как это тут? — не понял я.
— Мы не уговаривались вместе идти. Сам иди.
Я стоял, как вкопанный.
— Что, испугался? — спросил Лёха с презрением. — Фу, я так и знал. И нечего было сюда идти. Он всё равно испугался.
— Ничего я не испугался, — буркнул я. — Только от забора ни на шаг, понятно?
— Угу, — кивнули пацаны.
И я глубоко вздохнув, шагнул вперёд.
Высокая трава влажно заелозила по лицу. Я отталкивал её правой рукой, а в левой сильно сжимал фонарик. Я шёл почти на ощупь, экономя батарейки, и высокая трава была похожа на священников в чёрных рясах, которых я видел в здешней церкви, когда ходил туда вместе с бабушкой. В темноте я наткнулся на стену дома и испуганно остановился.
— А что если открыть ставню и посветить внутрь? — подумал я, но от одной этой мысли мне стало мутно, и я простоял несколько минут на одном месте, пытаясь убедить себя, что никаких привидений конечно не существует.
Наконец, я смог сделать несколько шагов, ведя рукой по влажной стене. Дойдя до угла, я снова остановился, а потом двинулся прямо, припомнив, как выглядит двор.
— Так, колодец справа, — стал я разговаривать с собою шёпотом, чтобы не дать разговориться страху. — А дверь значит прямо.
Я наткнулся прямо на неё, и почувствовал пальцами потрескавшиеся, шершавые остатки краски.
— Скажу, что дверь заперта, — мелькнула в голове мысль. — А что если завтра днём проверят? — я тяжело вздохнул. Как ни крути, а нужно хотя бы на пару шагов войти в этот дом. — Тогда они тебя по-настоящему зауважают, — довольно прошептал мозг.
Я сильно надавил ладонью на дверь, ожидая, что она не поддастся, но дверь зло заскрипев, приоткрылась сразу наполовину. В нос ударил гадкий запах отсыревшего дерева и штукатурки. Я почувствовал, как заколотилось сердце, и включив фонарик, посветил внутрь. Передо мной были маленькие сени, с подгнившим полом и деревянной полочкой для обуви у стены. Полочка и весь правый угол были плотно завешены паутиной. Паутина скомкалась и походила на седые, слипшиеся пряди волос.
— Наверное, такие же у бабы Шуры, — почему-то подумалось мне.
Я судорожно проглотил слюну и сделал один шаг внутрь. Запах проник в меня и я сморщился, едва не вырвав на сгнивший пол. Зажав нос пальцами, я сделал ещё пару шагов вперёд и правым плечом влип в паутину. Стараясь от неё избавиться, я машинально сделал несколько быстрых шагов вперёд и ударился лбом в стену. В глазах вспыхнул цветастый фейерверк.
— Блин! — прокричал я, и засмеялся от напряжения. И от собственного смеха мне стало вдруг спокойней.
— Да нет тут ни каких привидений, — громко бросил я, и тут же услышал тихий шорох слева. Я резко повернулся и выставил вперёд тускло светящийся фонарик. Передо мной чернел дверной проём, за которым угадывалась большая комната. По спине моей побежали волны, руки затряслись и дыхание начало предательски дрожать.
— Кто здесь? — спросил я, сорвавшись на крик, и уже чуть не плача. Но мне никто не ответил.
— Может это мыши? — спросил я тогда у себя.
И прислушался. Но шорох больше не повторялся. Прошло несколько минут, а я всё стоял и слушал, не решаясь пошевелиться.
— Сейчас войду в эту комнату, посчитаю до трёх и сразу же выйду, — повторил я себе несколько раз, как заклинание, а ноги никак не хотели слушаться. Они были словно не из костей и мяса, а из чугуна, и не было никакой возможности оторвать их от пола.
— Там никого нет, — прошептал я. — Там никого нет. Кто будет жить в таком вонючем доме?
И я набрав полные лёгкие, рванулся вперёд, сказав на выдохе — Один.
Из глубины комнаты на меня тут же зло налетел ветер, и я вдруг ощутил, как холодно стало моим губам и пальцам. Фонарик выхватил из тьмы прозрачный силуэт, ростом со взрослого человека.
Я обмер, моё сердце на пару секунд совсем остановилось, и я никак не мог вдохнуть. И тогда, за прозрачным силуэтом я увидел другой. Мужчина в чёрном плаще и в шляпе с большими полями. Его голова была опущена вниз, но он её поднимал. Медленно-медленно. И я вдруг представил за этими чёрными полями шляпы его лицо, скривившуюся улыбку и понял, что когда я увижу её, я умру. Я понял это каким-то другим, глубинным чувством, и бросив фонарик, я развернулся и бросился бежать, натыкаясь на стены и углы, на полочку в сенях. И я никак не мог закричать. Я только шипел и чувствовал, как из моего рта выступает мерзкая пена. Начался приступ аллергии и я задыхался. Тело стало ватным и я почти уже не чувствовал его. Голова судорожно кружилась, а по щекам и вискам бежали мурашки. Я выскочил из дома и без сил повалился в высокую траву…
На следующий день меня забрали родители и снова потащили меня к врачу. Он сделал мне много надрезов на запястьях, а я молча терпел. Прошла неделя и я пошёл в третий класс. А ещё через неделю умерла бабушка, ночью, от разрыва сердца. И я иногда думаю, что это тот, в шляпе…
Детство, детство, детство… восьмое чудо света, необъяснимое, разрушаемое временем и самой продолжающейся жизнью. Никогда уже не вернуть тебя и не вернуться в тебя. Но иногда, когда жизнь кажется обыденной и невыносимой, твои картинки вдруг ярко всплывают из глубин, заставляя то улыбаться, то покрываться липким потом, тяжело вздыхать и чувствовать горячие слёзы где-то в глубине глазниц. Наверное, ты просто хочешь помочь, наверное, ты хочешь напомнить, что не всё и не всегда бывает стандартно и объяснимо, не всегда всё только улыбается и ласкает в этом огромном, равнодушном к человеку мегакосме.
На том берегу
Он почти на минуту задумался, слепо вперившись в белую стену, а потом устало переведя взгляд на лист «берёзки», продолжил монотонно постукивать по клавишам маленькой печатной машинки.
«Какими они могут быть? Будут ли они похожими на нас? С чего начиналось их становление? Присуще ли им чувство ритма, слышат ли они звуки, видят ли цвета?»
Он снова задумался. Получались одни вопросы, и он грустно и глубоко усмехнувшись, понял, что это глупо. Он рванул листок из цепкой машинной хватки, и скомкав, осторожно положил на стол. Потом поднялся и подошёл к полочкам.
На полочках разместилась его коллекция. Пара сотен засушенных насекомых, позаимствовавших у радуги все её цвета. Здесь были и однотонные бабочки, вроде Репницы, и двуцветные Цирцеи, и пара пёстрых Махаонов, и большие с зеленоватыми и фиолетовыми брюшками стрекозы, рядом соседствовал изумрудный жук-бронзовка и еще несколько десятков других жуков, красных с чёрными вкраплениями и просто иссиня-чёрных, маленьких и до удивления огромных, с длинными усами и даже пара рогатых, особая гордость и удовольствие его душе… Все они крепились булавками на маленькие деревянные бруски обклеенные чёрным и зелёным бархатом. Чёрным для бабочек и стрекоз, зелёным для жуков.
